О ФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ ОСНОВАХ ПСИХОПАТОЛОГИИ / ГУРЕВИЧ М.О.

ГУРЕВИЧ М.О.

Труды Всесоюзного съезда невропатологов и психиатров.- М.: Медгиз, 1950.- С. 43–54.

Мы исходим из того положения, что психиатрия не может плодотворно развиваться, не будучи основана на физиологии, а физиология не может стать физиологией человека, если она не будет основываться на данных клиник и, в частности, психиатрической.

Клиницистов часто упрекают в том, что они недостаточно используют физиологию и ее метод для теоретического обоснования своих дисциплин. Это не совсем верно. Невропатологи и психиатры очень много занимались изучением мозга как анатомо-физиологического субстрата исследуемых ими явлений. Особенно это касается отечественных ученых. По анатомии мозга клиницистами сделано так много, что эта область, можно сказать, находится преимущественно в их руках (главным образом в отношении проводящих путей, гистологии, гистопатологии и архитектоники мозга). В области физиологии мозга клиницистами почти целиком разработано учение о локализации функций в человеческом мозге и особенно об их расстройствах. Тем не менее следует признать, что до настоящего времени достижения физиологии все еще недостаточно использованы для разработки нервных и особенно психических расстройств. Это тем более досадно, что великие физиологи нашей страны — Сеченов, Введенский, Павлов и их ученики, представители советской физиологии, создали материалистически обоснованную и стоящую на высоком теоретическом уровне науку, которая может и должна быть использована клиникой. В особенности это касается учения Павлова.

Однако применение физиологического метода в психиатрии и, в частности, освоение наследия Павлова в клинике представили гораздо большие трудности, чем это могло показаться с первого взгляда. Некоторые психиатры и физиологи считали, что внедрение физиологии в психиатрию должно произойти очень легко, ибо, исходя из пренебрежительного отношения к психиатрии как к науке, они считали, что на ее месте легко и свободно можно построить новое здание рефлексологии. Им казалось возможным вербально преобразовать психиатрию, заменив ее термины физиологическими и упразднив за ненадобностью самое название «психиатрия». Об этом, может быть, не стоило бы и вспоминать, но именно таким путем была на некоторое время скомпрометирована возможность методологически правильного применения физиологического метода в клинике. Сам Павлов прекрасно понимал все трудности, стоящие на этом пути. Приведу его слова: «Может быть, кто-нибудь ...готов рассматривать всю практическую медицину как приклад физиологии. Нет, господа! Я считаю далеко не простым делом для врача пользование физиологическим знанием... Огромная помощь врачу со стороны физиологии возможна только при одном строгом условии: при постоянной проверке физиологических данных клиническим наблюдением. Ничто не имеет права сделаться клиническим правилом только на основании физиологии, все должно быть проверено клиническим наблюдением, получить клиническую санкцию, иначе сказать, физиология всегда должна играть роль только советчика и никогда не выступать в роли решающего судьи» /1/.

Трудно выразиться яснее. А между тем все это было сказано Павловым в его лекции по вопросам пищеварения; насколько же труднее становится применение физиологии в клинике психических заболеваний. Об этом Павлов пишет следующее: «Если сведения, полученные на высших животных относительно функций сердца, желудка и других органов, так сходных с человеческими, можно применять к человеку только с осторожностью, постоянно проверяя фактичность сходства в деятельности этих органов у человека и животных, то какую же величайшую сдержанность надо проявлять при переносе только что впервые получаемых естественно-научных сведений о высшей нервной деятельности животных на высшую нервную деятельность человека» /2/.

Таким образом, Павлов, отлично учитывая, что человеческая психика неизмеримо сложнее, чем высшая нервная деятельность животных, требует усовершенствования методов исследования. Учитывая именно это, Павлов в последние годы своей жизни поставил проблему исследования деятельности человеческого мозга путем изучения второй сигнальной системы, по преимуществу человеческой. Вторая сигнальная система основана на использовании в качестве раздражителей не реальных действий или предметов, а словесных символов или знаков, связанных с соответствующими объектами. Таким образом, элементарный физиологический процесс во второй сигнальной системе остается тот же, что и в первой системе, но вторая система одновременно вовлекает ряд временных связей: между предметом и символом, между символом и деятельностью организма, например, движением мышцы, и, что особенно важно, между готовыми комплексами условных связей, ранее выработанных человеком. Дело, следовательно, идет о вовлечении прошлого индивидуального опыта в новые временные связи, относящиеся ко второй сигнальной системе.

Концепция второй сигнальной системы еще не завершена, ее разработка продолжается школой Павлова (Орбели и др.), но если бы даже эта концепция была окончательно сформулирована, то оставалось бы еще многое сделать для ее применения к клинике.

Таким образом, несомненно, что для физиологического обоснования психиатрии должна быть проделана большая и сложная работа. Не нужно забывать, что мы должны работать на человеке, между тем физиология человеческого мозга еще только начинает создаваться. При этом следует иметь в виду следующие положения:

 1. Человеческой психике присущи особые качества, которые не могут быть сведены к более простым закономерностям нервной деятельности.

2. Патологические изменения человеческой психики отличаются особыми качествами, которые не могут быть сведены к закономерностям нормально функционирующего мозга или к патологии мозга животных.

В связи с этими положениями возникает вопрос о том, насколько существующие в физиологии основные понятия приложимы к человеческой психике в норме и патологии. Прежде всего необходимо установить значение понятия условных рефлексов для решения вопросов психологии и психопатологии.

В этом отношении имеются разногласия и среди физиологов. Беритов считает, что условные рефлексы непригодны для изучения психической деятельности. Он признает существование особых «психонервных» реакций, наступающих вследствие воспроизведения психонервных процессов, сложившихся в прошлом. Казалось бы, что психонервные реакции Беритова близки ко второй сигнальной системе Павлова; но дело в том, что последняя мыслится как физиологическая концепция, психонервные же реакции Беритова оторваны от более простой условно-рефлекторной деятельности нервной системы и их физиологическая сущность остается неясной.

Конечно, условный рефлекс уже сам по себе является механизмом высшего порядка по сравнению с простым рефлексом, как мы его понимаем в клинике: рефлекс — простой ответ на одномоментное раздражение, протекающий вне корковой деятельности, условный же рефлекс основан на действии двух раздражителей и на замыкании в коре. Следовательно, это механизм, который уже включается в корковую, т.е. высшую, нервную деятельность. Во второй сигнальной системе условный рефлекс остается по существу таким же замыканием в коре, с той разницей, что внешний раздражитель заменяется символом, основанным на прошлом опыте. Условный рефлекс поэтому можно считать элементом высшей нервной деятельности, который в известной мере применим и для изучения психики, но из этого не следует, что к нему можно свести психическую деятельность. Таково же было и мнение Сеченова.

В своем ответе Кавелину он писал: «Он (Кавелин) впадает в большую ошибку, приписывая мне полное отождествление психических фактов с рефлексами» /3/.Мы должны, следовательно, говорить не о тождестве, а о наличии сходства общих свойств нервных и психических функций.

Психическая деятельность протекает в мозге; там же протекает и нервная деятельность (высшая и низшая). Имеются качественные различия между психической и нервной деятельностью, но в основе тех и других должен быть объединяющий их физиологический принцип, поскольку дело идет о мозговой деятельности как общей основе. То же в более ясном виде существует и в морфологии: различны строение коры, ствола, спинного мозга, так же как качественно различна деятельность различных отделов мозга. Но имеется и много общего между ними: принцип строения, основные элементы в виде невронов, которые и сходны, и различны по строению и по функциям; вместе они составляют единство — человеческую нервную систему. Так дело обстоит морфологически и так дело обстоит физиологически.

Однако, признавая единство нервных и психических процессов в мозге, мы не можем признать их тождество. Признание наличия общих свойств не есть отождествление явлений. Тождество исключает различия, сходство же даже в виде принципиального единства основных свойств обязательно предполагает различия явлений. Поэтому следует считать методологически и по существу неправильными такие положения: «В функциональном отношении нет принципиальной разницы между соматической и вегетативной нервной системой и, наоборот, наблюдается их полное тождество». Это пишет один из ведущих представителей школы Павлова (Быков), забывая, что, не говоря уже о морфологических различиях, хронаксия вегетативных актов в сотни раз больше, чем в соматической нервной системе.

Итак, не признавая тождества психических и нервных функций, мы все же можем и должны установить основной физиологический принцип, лежащий в основе тех и других.

Можно сказать, что учение о деятельности мозга представляет некое многоэтажное здание, в котором каждый этаж имеет свои особенности, и вопрос заключается в том, имеются ли лестницы между этажами, т.е. существуют ли общие закономерности, объединяющие деятельность мозга, существует ли единый физиологический принцип деятельности мозга человека и дан ли этот принцип в учении Павлова.

Условные рефлексы при всем их огромном значении для физиологии сами по себе не могут считаться основным принципом, объединяющим всю деятельность мозга, включая и психические функции (в норме и патологии) с их особыми качествами. Для этого условно-рефлекторный акт все-таки и слишком элементарен, и не обладает общностью (универсальностью). Сам Павлов признавал, что изучение условных рефлексов повело к образованию нового отдела в физиологии животных — физиологии высшей нервной деятельности как первой главы физиологии высшего отдела центральной нервной системы. Из этих указаний Павлова /4/ совершенно ясно, что он не придавал условным рефлексам значения универсального принципа, относя их лишь к первой главе физиологии высшего отдела центральной нервной системы. Вместе с тем для нас неприемлемо деление Беритовым мозговой деятельности на два раздельных этажа — один, который служит базой условных рефлексов, и другой, где происходят психонервные реакции. Общего принципа у Беритова нет. Я считаю, что искомый нами общий физиологический принцип содержится в учении Павлова: это его принцип временных связей, который слишком долго заслонялся понятием условных рефлексов. Вот что говорит о принципе временных связей Павлов:

«Временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно же и психическое — то, что психологи называют ассоциацией, будет ли это образование соединение из всевозможных действий, впечатлений, или букв и мыслей» /5/. Условные рефлексы являются одним из конкретных проявлений принципа временных связей, но этот принцип, как мы увидим, приложим ко всей нервной системе снизу доверху, ко всем ее отделам и механизмам, низшим и высшим, нервным и психическим, в норме и патологии. Бехтерев был близок к этому принципу, когда сказал: «Без сочетания нет функций». Иными словами, временные связи создают новые функции и увязывают их между собой не только симультанно, но сукцессивно, т.е. во времени. Сукцессивными связями определяется возможность использования прежнего опыта и его словесного выражения. Слова же сочетаются между собой и относятся ко второй сигнальной системе Павлова. Павлов, как мы видели, был склонен идентифицировать временные связи и ассоциации. Признавая учение об ассоциациях, Павлов сблизил свои позиции с позицией психиатров и психологов конца прошлого столетия, которые объясняли психическую деятельность, а отчасти и психические расстройства, исходя из принципа ассоциаций.

Однако при настоящем состоянии наших знаний мы должны иначе трактовать этот вопрос. Ассоциации представляют собой связи, не создающие нового, которое функционировало бы как «целое»; при разъединении ассоциативной связи компоненты ассоциации остаются в прежнем виде. Творческая психическая деятельность, помимо ассоциаций, имеет иные механизмы, создающие новое целое из частей, при чем компоненты целого «снимаются», перестают проявляться. Это процесс интеграции, имеющий значение вообще в нервной системе, особенно же в психической деятельности. Интеграция создает новое качество, ассоциация же нового качества не создает. Разложение целого, создавшегося путем интеграции, мы называем дезинтеграцией, а восстановление — реинтеграцией. При дезинтеграции получается патологическая интеграция разъединенных компонентов, что и является продуктивным содержанием психоза.

Мы уже отметили, что одним из конкретных применений принципа временных связей следует считать учение об условных рефлексах; вторым применением этого принципа, по нашему мнению, является учение об интеграции, приложимое преимущественно к психическим функциям как к интегративным по преимуществу и прежде всего к сознанию, мышлению и их словесному выражению. Принцип временных связей равным образом применим и к патологии, т.е. к явлениям нарушения связей патологической интеграции; наконец, этот принцип применим к восстановлению связей — реинтеграции. Таким образом, павловский принцип временных связей находит себе конкретное применение к закономерностям, относящимся к нервным и психическим функциям в норме и патологии. Понятие о временных связях и об их производном — интеграции — требует прежде всего анатомо-физиологического обоснования.

Связи осуществляются проводящими путями и синапсами. Последние имеют особое значение именно для осуществления временных связей. Синапсы представляют собой сложный аппарат живой и изменчивой межневрональной связи, и их функция изменяется от хронаксии нейронов и от действия медиаторов. Понятие о межнейрональных связях известно давно. Оно существует, естественно, столько же времени, сколько и учение о невроне. Рамони-Кахал, Бехтерев, Корсаков пользовались этим понятием. Шеррингтону принадлежит только введение слова «синапс» (1897). В литературе имеется значительное число работ по морфологии синапсов(Суханов, Лаврентьев, Саркисов, Поляков, Гуревич, Зурабашвили, Лоренте де Но и др.) и по их гистологическим изменениям (Лаврентьев, Смирнов, Федоров,Саркисов, Джибсон). Физиологическая передача возбуждения через синапсы доказана путем изучения центрального времени рефлекса, или «синаптической задержки» (Жолли, Икклс, Лоренте де Но). Величина синаптической задержки в центральной нервной системе колеблется в пределах от 0,5 до 0,001 доли секунды, причем она значительно меньше, чем в симпатических ганглиях. Возможность суммации допороговых раздражений связана с необходимостью преодолевать сопротивление в синапсах. По Лапику, проводимость зависит от изохронизма невронов, Шошар и Дельма-Марсале ставят связи между нейронами в зависимость от хронаксии, причем увеличение хронаксии невронов коры приводит к расстройству сознания. При электрическом шоке хронаксия двигательной зоны коры увеличивается почти в 20 раз. Вообще несомненно, что при патологических условиях изменяется проводимость в синапсах и время синаптической задержки. Можно считать доказанным, что передача импульсов через синапсы находится под влиянием химических медиаторов: ацетилхолин служит стимулятором нервной проводимости, но он инактивируется холинэстеразой; действие последней может быть заторможено эзерином. Следовательно, эзерин, тормозя холинэстеразу, возбуждает синаптическую проводимость, пуская в ход ацетилхолин. Этим объясняется терапевтическое действие эзерина при параличах (Ратнер, Гращенков и др.).

Путем применения кураре, стрихнина также можно изменить проводимость в синапсах (Бремер, Буке и др.). Буке определил истощение в синапсах, которое, по-видимому, соответствует пессимальному торможению (Ухтомский, Магницкий). Полное исчезновение электрической активности коры при острых травмах черепа также указывает на прекращение проводимости в синапсах (асинапсию). Таким образом, становится ясной возможность патологических изменений в синапсах, нарушающих проводимость и соответствующие связи. Кроме того, по Лапику, «импульс может встретить хронологически соразмерные и несоразмерные пути, в зависимости от чего он может или не может продвигаться в том или ином направлении». Следовательно, импульс проходит по тому или иному направлению, в зависимости от состояния последующих нейронов, которое может быть выражено хронаксией. Изменчивый ход возбуждения зависит от прерывистости и изменчивости синаптических связей, причем изменения хронаксии создают нечто вроде «переводной стрелки» (aiguillage) между нейронами.

Теория синапсов может быть положена в основу учения об интеграции и дезинтеграции, которые являются производными принципа «временных связей» Павлова. Без синапсов не может быть понят также и механизм первого производного временных связей — условных рефлексов.

Если учение об интеграции объясняет механизм развития и усовершенствования психических функций, то понятие о дезинтеграции может быть положено в основу теории психозов, при которых мы имеем расстройство наиболее сложных интегративных психических функций.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению дезинтеграции высших психических функций при психозах, остановимся на сравнительно более простых примерах дезинтеграции, которая проявляется в некоторых синдромах. Мы уже упомянули, что в функциях, сложившихся путем интеграции нескольких компонентов, эти последние «снимаются» и становятся незаметными; сложная функция не отвечает на раздражители, которые действуют на «свободный» компонент. При дезинтеграции компоненты освобождаются, становятся явными, реагируют на свои раздражители. При этом очень важно, что дезинтеграция дает возможность установить, из каких компонентов создавалась интегрированная функция. Как пример приведем функцию восприятия пространства; дезинтеграция этой функции показывает, что она создалась путем интеграции вестибулярных, оптических, гаптических и проприоцептивных компонентов. Стойкая в норме функция восприятия пространства в патологии дезинтегрируется, реагируя на раздражители, относящиеся к ее компонентам. Особенно легко это выявляется под влиянием вестибулярных раздражителей. При обычном раздражении лабиринта калоризацией больной теряет пространственную ориентировку, не может указать, где окна, где двери, видит предметы во множественном числе, не воспринимает перспективы, направления, не определяет величины предметов, видит их неотчетливо — пятнами. При этом наблюдается нарушение ряда функций, связанных с пространственными восприятиями (астерогноз, алексия, конструктивная апраксия). Через некоторое время происходит реинтеграция, восстанавливается восприятие пространства. Не менее ярким примером могут служить психосенсорные расстройства, являющиеся следствием дезинтеграции сложных интегративных восприятий внешнего мира и собственного тела. Характерно, что при поражениях теменно-затылочной области могут наступать пароксизмально (сразу и неожиданно) явления нарушения схемы тела и метаморфопсии (т.е. искажения восприятия внешних предметов). Такой пароксизм так же внезапно заканчивается, как и начинается, — это доказывает обратимость дезинтеграции, за которой следует реинтеграция. Феномены дезинтеграции психосенсорных функций бывают чрезвычайно яркими и необычными. Больной ощущает, что его голова повернулась лицом назад или провалилась внутрь живота, или отделилась от туловища, что спина повернута вперед, что все члены его тела разъединены, потеряли связь между собой, лежат, как дрова, что люди не стоят, а лежат, предметы находятся не там, где должны быть (оптическая аллестезия), что деревья движутся и ветвями внедряются в его глаза, что люди без голов или с несколькими головами и т.д. Несомненно, что в этих случаях дело идет не только о дезинтеграции, но и о патологической интеграции разобщенных компонентов.

Здесь уместно ответить на вопрос, который нередко приходится слышать: нужен ли термин «дезинтеграция» для объяснения психических расстройств, когда имеются обоснованные физиологически термины: возбуждение, торможение и пр.? Эти понятия, конечно, имеют значение для определения патологических состояний и характеризуют изменения интенсивности функций, но не нарушения их целостности, т.е. они применимы лишь тогда, когда функция усиливается, ослабляется или выпадает. Расстройство же сложных функций в их целостности, при котором получается патологическая продукция феноменов, не свойственных норме (психотических), требует уже иных понятий и терминов. Например, разве возможно объяснить торможением или возбуждением те яркие и своеобразные психосенсорные расстройства, которые описаны нами выше?

Если психические функции обладают особыми качествами и потому требуют особых терминов для своего обозначения, то патологические изменения этих качественно своеобразных функций также настолько отличаются от иных нарушений деятельности нервной системы, что для их определения мы нуждаемся и в новых понятиях, и в особых терминах.

Переходя к вопросу о применении понятия дезинтеграции к психозам, мы прежде всего должны подчеркнуть, что в патологии существуют психические выпадения, которым соответствуют патолого-анатомические выпадения, и психические расстройства без стойкого патолого-анатомического субстрата. Выпадения характерны преимущественно для хронических психозов, расстройства — для острых; первые являются органическими, необратимыми психозами и близки к органическим нервным заболеваниям, вторые считаются функциональными и являются обратимыми. Конечно, есть психозы, при которых имеются и расстройства, и выпадения (последние преобладают в хронической стадии; пример — шизофрения). В дальнейшем мы будем говорить об острых психозах, о психических «расстройствах». Их свойством является изменчивость, обратимость и продуктивность.

Возьмем кататонический ступор. Неподвижность и другие внешние признаки, относящиеся к экстрапирамидному акинезу, как будто сближают кататонический ступор с паркинсонизмом, но основное различие заключается в том, что кататонический ступор может внезапно прекратиться, — он изменчив и обратим. Делирий белой горячки с галлюцинациями, страхом, расстройством сознания быстро заканчивается выздоровлением, — психоз обнаруживает огромную патологическую продуктивность, вследствие патологической интеграции дезинтегрированных функций, и при отсутствии выпадений дает полную обратимость — реинтеграцию.

Обратимости острых психозов соответствует отсутствие при них стойких патолого-анатомических изменений. Это очень важный пункт. Патологическая анатомия дала очень много для изучения и нозологического определения органических психозов. Когда началось изучение функциональных психозов, то получилось впечатление, что патологическая анатомия «обманула ожидания», «зашла в тупик». Даже шизофрения в острой стадии недостаточно определяется патолого-анатомически и лишь в хронической стадии имеются достаточно ясные морфологические изменения. Дело, конечно, в том, что поскольку расстройства обратимы и при них нет выпадений, а имеется только дезинтеграция функций, постольку не может быть и стойких разрушений в мозге, являющихся признаком выпадений.

Вместе с тем следует усвоить тот непреложный факт, что наличие больших разрушений в мозге вовсе не определяет развития психоза. Мы знаем большое число тяжелых ранений в голову с огромным дефектом вещества мозга, а психоз при них обычно не наблюдается. Пройдите по палатам нейрохирургического госпиталя, — много ли там найдется психозов? Наоборот, психозы развиваются часто при травмах без разрушения мозга, при его сотрясении, т.е. при сравнительно легких коммоциях. Мало того, если при некоторых заболеваниях — травмах, дистрофиях имеются патолого-анатомические изменения, то они, не указывают еще на психоз. Самый опытный гистопатолог при исследовании мозга травматика или дистрофика не может определить, был ли в данном случае психоз. При шизофрении, несмотря на богатую и продуктивную симптоматику, патолого-анатомические изменения в острой стадии ничтожны, нелегко констатируются и даже в хронической стадии слишком незначительны сравнительно с богатством клинических явлений. В этом мы могли убедиться при систематическом гистопатологическом просмотре мозгов шизофреников Больницы им. Кащенко (свыше 1000 случаев).

Таким образом, ясно, что острый психоз является следствием не разрушения мозга, а обратимого расстройства его функций. Что здесь дело идет именно о нарушении межневрональных связей, являющихся основой дезинтеграции, видно и из того, что клинически острый психоз выражается в обратимых явлениях бессвязности, спутанности, а при шизофрении — в разрывах логической связи и в расщеплении. Эти клинические обозначения говорят сами за себя. Дезинтеграция касается преимущественно наиболее высоко-интегрированных функций — сознания, мышления. Следует отметить, что именно эти высоко-интегрированные функции легко дезинтегрируются и также легко реинтегрируются. Именно дезинтеграция этих человеческих функций делает человека психотиком. У животных не бывает сколько-нибудь выраженных психозов, так как у них не развиты высоко-интегрированные функции. Интеграция неодинакова, в зависимости от того, какие функции интегрируются. Простые старые функции интегрируются прочно и нелегко дезинтегрируются — это касается преимущественно нервных функций (например, ходьба); психические функции, особенно сознание и мышление, изменчивы, легко дезинтегрируются и реинтегрируются. Эти функции дезинтегрируются даже в норме во сне и реинтегрируются при пробуждении; они дают причудливую продукцию в сновидениях. Итак, в основе острого психоза лежит обратимая дезинтеграция функций, являющаяся сложным нарушением временных связей Павлова без стойких патолого-анатомических изменений. Здесь мы подходим к очень важному пункту, имеющему большое значение для психиатрии. Если при органических психозах имеется патолого-анатомический субстрат и ряд других изменений (неврологических, серологических, биохимических и пр.), доступных для изучения, то функциональные психозы долгое время оказывались как бы повисшими в воздухе, недоступными для естественно-научных методов исследования. Это обстоятельство давало повод для неправильных толкований, далеких от материалистических концепций. В настоящее время этот пробел в изучении функциональных (острых) психозов можно считать в значительной мере ликвидированным. К острым психозам, мало доступным морфологическому изучению, оказались применимыми физиологические методы исследования. Оказалось, что психозы с расстройством сознания дают особенно яркие изменения биотоков. Равным образом и данные, касающиеся изменения субординации, являются показателями клинических нарушений. Конечно, электрофизиологические данные имеют не меньшее значение при органических поражениях мозга, но в настоящее время принципиально особенно важно их применение к обратным острым психозам, которые особенно нуждаются в физиологическом обосновании. Кстати сказать, при кататоническом ступоре и белой горячке, упомянутых выше в виде примера, обнаруживаются ясные злектро-физиологические изменения коры головного мозга.

При активной терапии, занимающей большое место в психиатрической работе, физиологические исследования имеют особое значение для установления соответствующих изменений, для проверки клинических данных и изучения сдвигов в функциональном состоянии нервной ткани.

Вместе с тем активная терапия с определенным началом и концом процедур представляет собой процесс, близкий к эксперименту, и потому создает условия, очень удобные для физиологического изучения психических изменений. Работы по сопоставлению клинических и физиологических данных изучения психозов и их активной терапии еще только начаты, но уже и теперь имеются значительные результаты (Магницкий, Палатник, Чугунов). Следует отметить, что активная терапия является своеобразной проверкой теории дезинтеграции. До настоящего времени казалось непонятным, почему такие методы, как инсулиновый шок или электрошок, оказывают терапевтическое действие на шизофрению и другие психозы. Шоковая терапия не является причинной терапией в нозологическом смысле, — она действует на любой обратимый психоз; например, на шизофрению действует любой из активных методов.

Сущность активной терапии — реинтеграция дезинтегрированных функций. Дезинтегрированные психические функции могут реинтегрироваться, пока их компоненты не разрушены, даже сами собой (выздоровление после делирия и пр.). Однако при астенизации психики и наличии процесса, углубляющего дезинтеграцию (например при шизофрении), реинтеграция может и не произойти или во всяком случае может замедлиться. Тогда требуется воздействие со стороны для получения реинтеграции, что и достигается активной терапией. Прототипом можно считать применение нашатырного спирта или обливание холодной водой при обмороке, — такими простыми способами достигается реинтеграция сознания.

Таким образом, мы наметили здесь возможность использования учения Павлова о временных связях для теории психиатрии, причем мы считаем интеграцию сложным производным временных связей, которое приложимо к психическим функциям, а дезинтеграцию — понятием, определяющим психические расстройства.

В результате мы считаем временные связи универсальным принципом, действующим во всех этажах нервной системы, высших и низших, в норме и патологии. Конечно, связями, как ни велико их значение, еще не определяется целиком деятельность нервной системы; имеют значение сами связуемые элементы, морфологические и физиологические, особенности которых определяют значимость нервной ткани, дающей в динамике временных связей, условных рефлексов и интеграции то, что является функциями мозга.

Из сказанного ясно, что в настоящее время мы стоим на пути определения физиологических основ психиатрии и использования как наследства великих отечественных физиологов, так и современных достижений физиологии.

Укрепление естественно-научной базы психиатрии путем ее физиологического обоснования, конечно, не может быть истолковано в смысле возможности свести целиком психические изменения к физиологическим. Психические изменения основаны на физиологических, но нельзя, как было сказано выше, те и другие идентифицировать, так как психическим функциям и их расстройствам присущи качественные особенности, подчиняющиеся своим закономерностям, которые изучаются клиникой. Физиология, по выражению Павлова, очень ценный советчик для клиники, но клинике принадлежит решающая роль в изучении психических расстройств. Равным образом для теории психиатрии физиология имеет очень большое значение, но теория всякой научной дисциплины не может целиком основываться на теории другой науки, — она должна строить свою теорию на основе тех данных, которые являются ее содержанием. Вместе с тем теория каждой отдельной дисциплины должна быть увязана со смежными дисциплинами и основываться на общефилософских теоретических позициях, объединяющих все отрасли знания. Построение теории психиатрии является весьма сложной проблемой. Известно, какое влияние на зарубежную психиатрию имеют идеалистические концепции. Материалистическое обоснование психических функций и их нарушений должно прежде всего исходить из марксистско-ленинской теории познания, которая имеет значение для построения теории любой частной науки, а особенно для психиатрии, поскольку само познание является психической функцией и поскольку патология познавательного процесса является предметом нашего изучения. Советская психиатрия находится, можно сказать, на подступах к обоснованию своей теории на началах ленинской теории отражения.

Наши соответствующие формулировки сводятся к следующему.

Человеческая психика отражает действительность, способна к правильному познанию, проверяемому действием, практикой.

Высшая форма познавательной деятельности человека — мышление — обладает особыми качествами, способностью познания сложнейших явлений и их отношений, недоступных низшим формам познания (ощущению). Познание активно, способно к выбору и творчеству. «Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его» /6/. Активность познания анатомо-физиологически основана на сформулированном нами фугально-петальном принципе, на двусторонних связях центра и периферии, дающих возможность активно «усваивать», превращать «вещь в себе» в «вещь для нас». Сложные психические функции образуются путем интеграции, что и дает возможность, создавая целое из частей, творить новые качества. Всякий акт получает значение психической функции только путем связи с сознанием; без такой связи невозможно ни познание, ни целенаправленное действие. Само сознание, как показывает само слово, есть связь знаний (сознание, con-science), — связь для данного момента (симультанная) и с прошлым опытом (сукцессивная).

Вместе с тем самый процесс нарушения познавательной деятельности в патологии может быть материалистически обоснован лишь путем изучения соответствующих анатомо-физиологических данных.

Поэтому совершенно ясно, что если психиатрия в известной мере уже использовала для органических психозов патологический метод, то в настоящее время наступила необходимость использовать физиологические методы для изучения функциональных расстройств психической деятельности. Это наша первоочередная задача; отсюда наше стремление устраивать физиологические лаборатории при психиатрических клиниках, наши усилия освоить физиологические методы исследования, наши попытки изучения физиологии и патофизиологии мозга.

В начале текущего столетия два наших великих соотечественника — Павлов и Бехтерев — в своих исследованиях шли навстречу друг другу; один — от физиологии к психиатрии, другой — от психиатрии к физиологии, но случилось так, что они не встретились, и это было несчастьем для нашей науки. Это больше не должно повторяться: совместная работа физиологов и психиатров диктуется необходимостью; она в настоящее время основана не на подчинении одной научной дисциплины другой, а на их взаимосвязи для пользы обеих специальностей. Физиологи могут дать обоснование психиатрии, а психиатры, изучая соответственно психическим изменениям физиологически констатируемые явления, могут содействовать физиологам в деле создания настоящей физиологии человеческого мозга.

Литература

1. Павлов И.П. Полное собрание трудов. Т. II.- 1946.- С. 345.

2. Павлов И.П. Лекции о работе больших полушарий. 1927.- С. 345.

3. Сеченов И. Избранные произведения, 1947.

4. Павлов И.П. БМЭ.- 33.- 1936.

5. Павлов И.П. Условные рефлексы. БМЭ, 1936.

6. Ленин. Философские тетради, 1934.

Источник информации: Александровский Ю.А. Пограничная психиатрия. М.: РЛС-2006. — 1280 c. Справочник издан Группой компаний РЛС^®