Некоторые вопросы палеопсихопатологии

При психических расстройствах изучение симптомов и синдромов, равно как и уточнение их удельного веса в нозологии, нуждаются в динамическом анализе онтогенетического (индивидуального) и филогенетического (исторического) становления страдания.

Если патогенез обуславливается переплетением экзо-, эндогенных факторов, включая и конституционально-эндогенные, и потому указанное понятие определенно статично, то патокинез связан со сложнейшей механикой движения и развития, когда в проявлениях настоящего может найти отражение далекого прошлого. Этот исторический аспект становления охватывает древнейшие и древние периоды человеческого бытия, которые конкретно для психиатрии могут быть представлены как период палеопсихопатологии.

Согласно И.В. Давыдовскому, «болезнь — это естественное явление в живой природе, отражающее объективные трудности приспособления видов и индивидуумов в борьбе за существование во внешней среде». И далее: «Чтобы предупредить болезни, необходимо знать закономерности их развития, и эти закономерности уходят не только в глубину индивидуальной жизни, но и в глубь веков, в историю развития человека» /1/.

Исторически, на протяжении веков вызванные сдвиги в условиях физического и психического бытия человека изменяют реактивные особенности его личности; отсюда меняется и эпидемиолотравмирующих факторов. Вместе с этим следует отметить, что хотя область тимопатических проявлений больше всех других подвержена изменениям, нельзя согласиться с виднейшим психологом Рибо, будто человек будущего окажется лишенным эмоций. Следует твердо помнить, что человека всегда и во всякое время будут сопровождать чувственно-эмоциональные проявления. Становление никак не означает ликвидацию эмоциональной сферы. Психологический процесс человеческого совершенства подразумевает только приближение эмоциональных функций к регистрам личности, когда последние выступают в слиянии (т.е. легированном виде) с интеллектуальными проявлениями.

В наши дни, когда теоретическая и клиническая психиатрия твердо стоят на эволюционно-динамических позициях, особенно возрастает роль палеопсихопатологических исканий; поэтому в области психиатрии принцип клинического реализма охватывает не только феноменологию и клинико-экспериментальную психологию, но и данные сравнительной психологии, этнопсихологии и, особенно, палеопсихологии.

Как известно, в первую четверть нашего столетия исследования Эрнста Кречмера /2/ касательно природы истерии, вызвало интерес среди психоневрологов всего мира. Оно подкупало не только блестящим стилем изложения и остроумным анализом клинического материала, но прежде всего, новизной подхода к проблеме. Автор ставил себе целью дать палебиологическое освещение истерических синдромов, рассматривая их как проявление атавистической реакции на высшем филогенетическом уровне.

Э. Кречмер считал истерический ступор пробуждением древних механизмов рефлекса мнимой смерти, а истерическое моторное возбуждение — пробуждением древних механизмов рефлекса двигательной бури. Эти положения в истории науки сохраняются как пример наивно-механистической биологизации клинических проявлений такого психогенного страдания, каким является истерия.

Палеонтология располагает памятниками материальной культуры, чего нет в палеопсихологии. Последняя вынуждена ограничиваться лишь анализом деталей синдромов и симптомов в историческом аспекте.

Видный психопатолог Юнг пишет об архаических формах переживания. Мне думается, предметом палео- и археопсихопатологии должны быть не формы переживания, а уточнение и вскрытие психодинамических корней, связывающих известные нам отдельные болезненные отклонения с глубокой древностью.

Творческие искания в этом плане оправдываются основными установками современной медицины и биологии, каждая отрасль которых обязана руководствоваться эволюционным принципом. Я полностью согласен с положением Б.Ф. Поршнева. Он пишет: «Как и в геологии Земли, в нашем сознании высший слой подстилается нижеследующим, однако, в отличие от геологии Земли, здесь высший лист не только давит на нижний и деформирует его, но как бы пронизывает его своим влиянием. И все же палеонтологические раскопки в человеческом сознании, то есть сфера генетической психологии и генетической логики, — чрезвычайно перспективная научная область» /3/.

Подобно кречмерианству, когда особенности психического склада сочетаются со строением тела, связывание лунатизма (ноктамбулизма) с чертами ночного образа жизни отдаленных, или связывание синдромологии истерии с реакцией древнейших индивидов представляют собой также биологизацию психического и неоправданный наивный параллелизм.

Давно оставлены позиции, когда глубокая патология развития черепа и вместе с ним головного мозга (микроцефалия) рассматривалась как атавистическое проявление. Теоретическая и клиническая психиатрия,безусловно, интересуется проблемой микроцефалии только как аномалией онтогенетического, точнее, змбриогенетического становления.

Не может быть принята и концепция Р. Бильца, названная им палеопсихологией. Автор биологизирует социально-психологические категории, которые кладет в основу человеческих взаимоотношений. При исследовании вопросов палеопсихологии и палеопсихопатологии следует уточнить, каковы были в глубокой древности, на заре становления человеческих знаний, представления о психосоматических или психобиологических связях. В этом плане для современной психореактологии считают исключительно интересной одну психологическую деталь в медицине древнего Египта. Деталь эта зафиксирована в папирусах и таким образом носит характер письменного документа. Подчеркивалось, что чувства сожаления и раскаяния (второе есть следствие первого) являются самым тяжким грехом, поскольку они оказывают пагубное действие на человеческое сердце.

Понятно, представления о психосоматических связях упираются своими корнями в древнейшие времена, а сама так называемая соматопсихика составляет первый и самый древний этап становления психического аппарата. Особый интерес тут представляют этно-психологические материалы, свидетельствующие, что у отдельных народов биологическая и психическая жизнь человека связывается с деятельностью печени, либо желудка и что подобные представления до сих пор встречаются в их речевых продукциях.

В психологии народов особое место занимает понятие о зубе, с которым связаны символические представления и психосоматические корреляции. На заре становления человека зуб представлял существенное оружие в борьбе, и его роль, как важного аппарата, до сих пор находит отражение в психологии и языке народов.

Здесь небезынтересно остановиться на следующих выражениях: 1. «грызть гранит науки», что означает упорным трудом достигать намеченной цели; 2. «мертвая хватка» есть хватка зубами; 3. «загрызть» (зубами) означает бескомпромиссность;

4. «крепкие зубы» — имеется в виду сила воли и характера; 5. «выбить зуб» — значит победить, наказать; 6. «зубовный скрежет» — обычно сопровождает тяжелый астенический аффект (гнев); 7. «зубрить» — означает упорство в учебе; 8. «зубастый» человек символизирует активно-беспощадный характер; 9. встречаемся и с суеверием — когда потеря зуба в сновидении принимается за катастрофу (возможная смерть близкого).

При сильных астенических переживаниях зубная боль обычно усиливается. Еще чаще может иметь место восстановление и оживление древнейших, архаических механизмов в связи с напряженными аффектами, в результате чего появляется невротическое состояние психосоматической природы. Наглядным примером тому является мексиканская олимпиада по футболу в 1970 году, когда в силу исключительного эмоционального напряжения и астенического аффекта ожидания (возможность поражения) у футболистов развилась определенная патология зубов, которую нельзя не считать психосоматической. Я имею в виду сообщение прессы, что в этот период в Мексике дантисты работали 24 часа; причем, в среднем за каждым футболистом значилось по три посещения стоматологического кабинета.

Для палеопсихопатологии следует считать творчески интересным эволюционный анализ синдрома эндогенной депрессии, т.е. меланхолии циклофренической природы. В клинике душевных расстройств исключительно велика роль аффективной патологии, а в позднем возрасте с усилением сосудистого фактора аффективные психозы преобладают над всеми другими формами страданий, составляя основной материал геронтологической психиатрии. Астенические переживания имеют ведущее патогенетическое значение при острых и пролонгированных реактивных состояниях.

Депрессивный или меланхолический синдром встречается при самых различных нозологиях.

Остановимся на депрессиях реактивной и эндогенной природы.

Нами показано, что с приближением к регистрам личности страх выступает как депрессия. Причем, феномен боли, страха и депрессии имеет единый эволюцион ногенетический стержень: на разных уровнях психического аппарата астеническое переживание получает различное феноменологическое оформление /4/.

И страх и боль сопровождаются вегетативным компонентом, чаще всего, в виде учащенного сердцебиения. Указанные две формы переживаний составляют древнейшую инстинктивную реакцию, с которой наследственно фиксируется ускорение сердечного ритма. Страх свидетельствует об угрожающем и чрезвычайном положении индивидуума и этиологически чаще всего связан с реактивно-психогенными факторами; зачастую ставится под вопрос физическое или психическое существование человека, либо то и другое.

На уровне личности экзогенно обусловленный страх принимает характер реактивной депрессии, которая сопровождается наследственно фиксированным сердечным компонентом.

Как известно, понятие о жизни связано с деятельностью сердца, а понятие о смерти — с прекращением этой деятельности. Поэтому исторически человек связывает с ним свое физическое существование и постоянно прислушивается к его ритму, как к определенному модусу своего благополучия. Поэтому реактивная депрессия и сердечный компонент представляют собой единое психосоматическое проявление, которое наследственно закрепляется как форма патологической реакции.

В процессе исторического становления наследственно-закрепленная форма реакции постепенно теряет необходимость непременного наличия внешних факторов для ее повторения и принимает характер эндогенно протекающих болезненных вспышек в форме эндогенной или витальной депрессии как фазы периодического психоза — циклофрении.

Древняя реактивная депрессия в дальнейшем выступает эндогенной, и она витальна, поскольку связана с жизнью, т.е. витально-важными ощущениями со стороны сердца. Тем самым эндогенная, или витальная, депрессия генетически упирается в палеопсихопатологические корни реактивного страдания. Следует подчеркнуть, что с трансформацией этиогенеза имеет место также трансформация ощущений со стороны сердца. Последние выражены ощущением давящего состояния, тяжелого «камня на сердце», известного в клинике психиатрии как предсердечная тоска.

Предсердечная тоска нередко встречается также и при реактивной депрессии, чем динамически сближаются два вида депрессивных проявлений.

Болезнь как процесс приспособления и борьбы определяется отношением между патогенным и индивидуально-реактивным; причем, история такого отношения как борьбы за существование уходит в далекую глубь веков.

Материалы о психологии так называемых первобытных или примитивных людей представляют определенный интерес проблематики вопросов палеопсихологии и палеопсихопатологии. Однако здесь мы встречаемся с большими трудностями, поскольку не легко решить, что в настоящих условиях следует рассматривать как подлинное отражение сущности прошлого и что является его вторичным перерождением, развитием.

На всех ступенях бытия человек есть и остается прежде всего социальным, а не естественным существом, поэтому тип реакции одинаков и у так называемых первобытных, и у нас. При этом основное психологическое различие заключается в том, что у первобытных довлеет эмпирическая боязнь возможности плохого, дурного, отрицательного. Вот, что пишет крупнейший знаток психологии первобытных Л. Леви-Брюль: «Для нас расположение духа есть сложное состояние сознания, интересующее нас на практике со стороны хотений и действий, которым оно содействует. В глазах первобытных людей человеческие настроения на деле тоже являются, конечно, фактами сознания, которые каждый знает и называет в соответствии со своим личным опытом: раздражением, гневом, завистью, желанием и т.д. Но одновременно с этим они усматривают в этих состояниях и делают объектами своего внимания дурное влияние, которое называется такими настроениями и таким расположением духа в силу одного факта своего проявления. Они поэтому не помещают их, подобно нам, главным образом в плане психологическом. Они относят их к числу тех невидимых сил и влияний, которые принадлежат целиком к сверхъестественному миру и непрерывно вмешиваются в ход событий нашего мира» /5/.

У Леви-Брюля мы узнаем, что так называемые первобытные люди исключительно ценят порядок и считают его залогом успеха в трудовых операциях. Он пишет: «Задумали туземцы пустить первый раз в дело новую сеть для ловли черепах. Перед тем, как пустить эту сеть в воду, необходимо совершить следующие операции. Глава семьи настойчиво просит всех ее членов благожелательно относиться друг к другу и не создавать никаких распрей в племени: он просит их дать свое согласие на тот или иной день, выбранный для погружения новой сети в воду. Он делает это потому, что, если в племени будут какие-нибудь распри, рыбная ловля не может быть удачной» /6/.

Более того, у первобытных стремление к порядку и спокойствию напоминает современные представления о деонтологической психогигиене и психопрофилактике. Для первобытного общества ссора исключительно опасна; она разрушает семью; поэтому не следует ссориться ни в семье, ни вне нее.

Сварливый человек является почти всегда столь же ненавистным и опасным для всей общественной группы, как и кровосмеситель, и все одинаково хотят от него избавиться. Подобно колдуну, он считается приносящим несчастье.

Воздержание от ссор получает характер запрета («табу»), поскольку ссоры оказывают отрицательное воздействие не только на маленьких детей, но и на новорожденных. Мы узнаем, что родителям запрещено впадать в состояние гнева в своем доме. Если они нарушат этот запрет, духи разгневаются и нашлют болезни на детей.

Когда мужчины находятся далеко, женщины из их семьи не должны предаваться гневу, а то их укусит змея или уколет «лалатек» (ядовитое растение с шипами).

Существующий в наши дни благородный жест широкого гостеприимства, когда хозяин от души дарит любой принадлежащий ему предмет, понравившийся гостю, своими психологическими корнями упирается в далекое палеопсихологическое прошлое.

У Леви-Брюля читаем: «Простое желание гостя оказывается достаточным для того, чтобы желанный предмет перешел в руки желающего. Это не легко для хозяина, который не без сожаления расстается со своей собственностью и который хочет, конечно, получить компенсацию. Однако, если бы владелец сохранил свою вещь, но вызвал бы враждебное настроение у просящего, он всегда боялся бы в дальнейшем потерпеть еще больший ущерб... Никогда не осмеливаются отказать кому-нибудь в его желании, каково бы оно ни было. Ибо этот отказ может вызвать неудовольствие или гнев, а дурные настроения человека, является ли он шаманом или нет, могут навлечь несчастья. Посетитель, со своей стороны, старается не хватить через край в своих требованиях, ибо если хозяин согласится на них лишь скрепя сердце и затаит в душе враждебное чувство к гостю, полученный предмет не принесет счастья его новому владельцу» /7/.

Совершенно правильна установка, что чем проявление выше иерархически, тем оно дальше от палеопсихологических корней. Вместе с этим специфически личностные категории могут быть представлены на различных исторических этапах и потому допустимы их динамические сопоставления. Что касается понятия о благородном гостеприимстве, оно также одинаково может быть связано с различными периодами, хотя социально-психологические, этнопсихологические и философски-психологические предпосылки будут в корне отличаться друг от друга.

Значение почвы и условий в становлении психического аппарата и отдельных его иерархических уровней убедительно передано в монографии известного социолога и философа К.Р. Мегрелидзе, который пишет: «Недостаточно одного только возникновения сознания или его эпизодического наличия. Для того, чтобы оно сохранялось, а тем более, чтобы оно развивалось, требуется, кроме того, еще наличие нужной почвы и подобающих условий, которые могут его постоянно питать, поддерживать и способствовать его развитию. Иначе прекрасное древо сознания каждый раз будет засыхать, сознание будет потухать, возникать вновь и снова гаснуть и, возможно, навсегда останется на низшей ступени, не выходя из пределов природной стихии и не выводя своего носителя за черту «заколдованного» царства биологии».

«Чтобы сознательное состояние сохранялось, требуется постоянное обновление условий вокруг субъекта и новые акты опосредствования. Это значит: сколь много сложен ни был бы ряд опосредствований между основным объектом цели и субъектом, действие субъекта, даже опосредствованное, должно вызывать импульс к новому опосредствованию. Это собственно и составляет живой прогресс познания, углубление в существо действительности, движение познания от явления к сущности» /8/.

Структура, генез и содержание понятий и представлений весьма сложны у примитивных народов и, к глубокому сожалению, до сих пор их душевная жизнь и культурный уровень оцениваются ниже, чем они заслуживают.

Поскольку уровень первобытных исключительно лимитирован, согласно Леви-Брюлю, их внимание ориентировано в ином направлении. Их внимание сосредоточивается и задерживается на невидимых силах и сверхъестественных влияниях, которые, по их убеждению, они замечают и чувствуют, и от которых зависит их благополучие или несчастье, успех или неудача в любом предприятии.

Присутствие и действие невидимых сил создают условия и обстановку для боязни. Первобытный человек боится выйти из своей хижины после того, как стемнеет.

Причем, боязнь получает характер голого страха и не доходит до чувства тоски и печали.

После любого стресса, как на это обращает внимание Леви-Брюль, первобытный ум обращается к миру сверхъестественных причин (колдовство, воздействие, одержимость).

Следует помнить, что «склонность к нереальным связям и ко всякого рода суевериям можно наблюдать не только у первобытных, но даже и в самых интеллигентных кругах.

Она встречается у весьма образованных и культурных людей почти всякий раз, когда они попадают в условия, где успех и удача зависят от стечения обстоятельств и факторов, которых они не в силах ни предвидеть, ни влиять на них, ни изменить их» /9/.

Идеи интерпретации,как изначальное проявление патологии мышления, являются самой характерной бредовой продукцией при паранойяльном этапе шизофрении. Подобные высказывания всей аналогичностью, паралогичностью и апокалипсической убежденностью напоминают положение первобытного человека, который не только сознает или воспринимает, но непосредственно «чувствует» действие невидимых и зловредных сил. Специальное свойство, особый характер испытываемой им в этот момент эмоции не позволяют ему ни ошибиться, ни колебаться на этот счет. Не нуждаясь ни в размышлении, ни в сравнении, ни в суждении, одним словом, ни в какой интеллектуальной, в собственном смысле слова, операции, он сейчас же узнает, с чем имеет дело» /10/.

Суждение об отрицательных отношениях у первобытных и у больных находят реальное подтверждение через посредство «дурного глаза», поскольку уже в прямом взгляде подозревают нечто, приносящее беду. Если кто-нибудь пристально смотрит на другого, то предполагают, что смотрящий задумал нанести какой-нибудь вред или, может быть, уже нанес его.

По Леви-Брюлю «дурной глаз и колдовство» часто являются синонимами. Обладатель дурного глаза — колдун и наоборот. По представлениям первобытных людей невозможно вызывать, подавлять, изменять, преображать расположение человека, действуя на него непосредственно физически, минуя сознание субъекта, по отношению к которому они как будто не стоят ни в какой обязательной зависимости.

Еще охотнее первобытные люди допускают телепатическое общение между отдельными лицами.

Боязнь и страх и в связи с этим умилостивление (тотемизм) и запрет (табу) психологически составляют тот уровень абстракции у первобытных людей, который может быть расценен как престадия или прототип представлений о существовании богов, отвлеченных духов, носящих с собой и в себе добро, либо зло.

Никак нельзя согласиться с Фрейдом касательно первичности моторного действия в оформлении мышления, однако его положение не лишено определенного интереса. Автор пишет: «Наше суждение о примитивных людях не должно находиться под слишком большим влиянием аналогии с невротиками. Необходимо принять во внимание и различия. Несомненно у обоих, и у дикарей, и у невротиков, нет такого острого различия между мыслью и действием, как у нас. Но невротик больше всего испытывает задержки в действиях, у него мысль вполне заменила поступок. Примитивный человек несдержан, у него мысль превращается немедленно в действие; поступок для него, так сказать, заменяет мысль, и поэтому я думаю, не будучи сам вполне уверенным в несомненности своего суждения, что к рассматриваемому случаю можно применить слова: в начале было деяние» /11/.

Как уже было сказано, творческий экскурс психиатра в область психологии народов и, в первую очередь, психологии первобытных людей представляет собой лишь одно из направлений в исканиях по проблемам палеопсихопатологии.

В подобных исследованиях, идя осторожно, лишь ощупью, можно допускать только далекие сопоставления, сравнения и противопоставления.

Понятно, далекая аналогия не есть тождество; однако динамический анализ прошлого зачастую имеет характер конкретного материала для настоящего.

Литература

1. И.В. Давыдовский. В кн.: Проблема личности в медицине, М., 1962.

2. Эрнст Кречмер. Истерия. Госиздат, М., 1928.

3. Б.Ф. Поршнев. Возможна ли сейчас научная революция в приматологии, журнал «Вопросы философии», №3, 1966, М., С. 110.

4. А.Д. Зурабашвили. «О вопросах персоналистической психопатологии», «Вопросы психологии», №3, 1965, М., С. 39–44.

5. Л. Леви-Брюль. «Сверхъестественное в первобытном мышлении». ОГИЗ, 1937. М., С. 78–79.

6. Там же, С. 62.

7. Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении. ОГИЗ, 1937, М., С. 751.

8. К.Р. Мегрелидзе. О ходячих суевериях и «паралогическом» способе мышления. Сборник, посвященный Н.Я. Марру, 1935, М., C. 465.

9. К.Р. Мегрелидзе. О ходячих суевериях и «паралогическом» способе мышления. Сборник, посвященный Н.Я. Марру, 1935, М., C. 465.

10. Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении. ОГИЗ, 1937, М., С. 179.

11. Зигмунд Фрейд. Тотем и табу. Госиздат. М.Л., 1926 г., С. 169.

Источник информации: Александровский Ю.А. Пограничная психиатрия. М.: РЛС-2006. — 1280 c. Справочник издан Группой компаний РЛС^®